Меня отдали в детский сад № 77 на улице Данилевского. Садик был «ведомственный», значит — хороший, но уже первый день начался ужасно: мне дали шкафчик для верхней одежды с наклеенным на дверцу самолётом, отчего-то вверх колёсами, мне, свободно читавшему Пушкина с ятями и ижицами — самолётик вверх тормашками!
После завтрака воспитательница села на стул посреди «залы» и стала вызывать детей:
— Матвиенко! — мальчик вышел на середину.
— Становись на колени! — он встал.
— Повторяй за мной: «Я негодяй, я написял вчера в кровать!» — мальчик что-то пробормотал.
— Громче, негодяй!
— …
— Громче, чтоб все слышали!
— Я написял… нечаянно…
— Повторяй: «Галина Фёдоровна, простите меня, пожалуйста, я больше не буду! Повторяй, Матвиенко».
— Не буду…
— Что не будешь?
— Больше не буду…
— Кланяйся! Ниже! Сядь на место. Слуцкая! Иди сюда, становись на колени!..

Дней пять я ложился после обеда на самый край раскладушки, где в тело впивалась деревянная палка, чтобы не заснуть, и держался так до полдника.
Потом рассказал обо всём родителям. Мама посмотрела на папу, и больше я в ведомственный сад не ходил. Через знакомых папа устроил меня в садик на Рымарской. Нас каждый день водили на прогулки в сад Шевченко мимо нашей Оперы, и воспитательница была молодой и доброй и, конечно, как её звали, я не помню.

А Галину Фёдоровну помню. Пусть ей земля будет расплавленным оловом.
Июль 2011 г