Мои дед и бабушка жили до войны в Скрыпницком переулке (пер. Воробьёва), за синагогой. У них была домработница Дунька — так она себя называла. Дом был шумным, гости и застолья шли одни за другими. Дунька ходила на базар, готовила, подавала на стол, мыла посуду — и делала всё хорошо — её хвалили и хозяева и гости, но это была работа, день за днём одна работа, а ей хотелось праздника. И однажды она сказала деду: «Я тоже хочу именины!»

Отчего же нет? День был назначен, и Дунька стала готовиться. Родственников в городе у неё не было, и она пригласила знакомых домработниц, старушку, торговавшую у дома семечками, истопника, участкового милиционера. Купила продукты, наготовила еды, застелила стол белоснежной скатертью и поставила на неё праздничную посуду.

Дед, бабушка, моя будущая тётушка с мужем и сыном ушли, как обещали, на всё воскресенье. Они знали, что Дуня лицом в грязь не ударит, за неё можно не волноваться.

Дед думал не дольше десяти секунд и выдал фразу, которой мы, Маи, гордимся по сей день: «Ша! Я покупаю эти именины!» Он усадил Дуньку во главе стола, велел ей прекратить реветь и услал жену Броню и дочь с поручениями. Через четверть часа в доме появились соседи — весь двор! Комната заполнилась, зазвенели вилки и рюмки, пошли тосты за Дуньку-хозяйку, за Дуньку-кухарку, за Дуньку-красавицу, за Дуньку-умницу. Дуньке желали долгих лет, желали жениха, желали счастья: «Кому же быть счастливой, если не тебе, Дуня?!»

Дед преподнёс ей подарки от семьи: отрез на пальто и пуховый платок. Пир вышел на славу!