В Фотографии №3, где директором был Василий Павлович, работала фотографом красавица Верочка. Она жила с Директором-3, но не отказывала и многим другим.

Ванёк рассказал мне, что за пару лет до того, как я приехал в город, случилась у Верочки и Виталия Эдуардовича любовь. Оказавшись не у дел, Василий Павлович поскучал-погрустил да и накатал донос в партийную организацию быткомбината: моральное разложение и т. п. — примите меры. Результатом его эпистолярных усилий стало открытое партсобрание, на которое Виталий Эдуардович пришёл с женой Валей.

Всё шло как обычно: заклеймили клевретов, призвали к ответу израильскую военщину, нехорошими словами помянули военно-промышленный комплекс США, взяли повышенные социалистические обязательства. С персональным же делом Директора-5 вышла полная лажа.

Началось с того, что жена Валя сказала, что Виталий её муж, а не парткомовский, с кем он спит — их семейное дело, и посторонним рыться в их простынях она не позволит. Секретарь постарался было дело замять и даже предложил ограничиться выговором без занесения, но тут взял слово сам Виталий Эдуардович и заявил, что признаёт свои ошибки, считает себя недостойным высокого звания коммуниста и выходит из рядов.

Размер скандала осознали и закалённые в борьбе с международной реакцией партийцы, и беспартийная масса. О моральном разложении забыли начисто. Виталия Эдуардовича уговаривали: с кем, мол, не случается; обещали помочь; предлагали даже премировать его как директора лучшей в городе фотографии — всё тщетно. Секретарь парторганизации глотал таблетку за таблеткой… но закончилось тем, что Виталий Эдуардович ПОЛОЖИЛ ПАРТБИЛЕТ НА СТОЛ и покинул судилище под руку с солидарной супругой.

Секретарь не решился сдать партбилет отказника в горком, оставил его в своём партийном сейфе и до самой своей смерти платил за Виталия партвзносы.

Верочка вернулась к Василию Павловичу, но партсобрания ему не простила. «Мстя ея была жестокой»: она «забросила свой чепец за мельницу» — и довольно далеко.

Василий Павлович хорошо зарабатывал на эмалевых фотографиях для могильных памятников, но созерцание лиц покойников и их родственников навсегда сделало его меланхоликом. От Верочкиных дел он впал в депрессию и через четыре года помер от чего-то желудочного. На эмали, сделанной фотографом Верой, он выглядел так, будто умер задолго до смерти.

Фотограф Вова был франтом: носил полувоенный костюмчик с поясом, какие в 1934 году были в моде среди ответственных товарищей, и любил поговорить о культурном. Однажды он решил, что пришло его время, и пригласил Верочку к себе домой, где всё было приготовлено для соблазнения. Но более всего Вова надеялся сразить гостью пятью килограммами дефицитных мандаринов.

Верочка пришла. Соблазнять её не было нужды: уж раз пришла… но Вова знал из книг, что надо именно соблазнять; он только не помнил как. Разгуливая по комнате в одних трусах, но так и не предложив раздеться даме, он всё совал ей мандарины, увлечённо рассказывая о том, какие они дорогие. Гостья же мандарины на дух не переносила и, не дождавшись от Вовы никаких действий, ушла. Огорчённый Вова съел разом все мандарины, от чего у него пошла по телу страшная сыпь, и слёг на целую неделю, до крови расчёсывая раны от неразделённой любви.

Но проходит всё, прошла и Вовина влюблённость. Он уехал в Шостку, встретил там славного парня, только что отслужившего срочную, и о девочках более не помышлял. Виталий Эдуардович переехал с семьёй в Братск, Ванёк удалился в родную деревню, я — в Америку, а Валера, отсидев два года и не найдя «в жизни счастья», покончил с собой. Верочка живёт и работает там же, замуж не вышла и вряд ли кто-нибудь назовёт её сейчас красавицей. Разве что я.